И рождаю ловушки ума, как будто не знаю, что придумала бездну сама и вела себя к краю.
Городу Калинину

У деревянных домов
былинные, темные лики,
что писаны солнцем
на синих холстах русских рек.
И тайны свои,
и свои вековые реликвии,
и в вымытых стеклах,
неспешный облачный бег.

И в каждом бревне,
Как в нечитанном свитке, —
судьбина... Ведь бытность деревьев
никак не дано им забыть.
Как рвали верхушками
туч золотистых перину,
и расходилась по небу
холодная, крупная зыбь.

А только весна,
как преддверием почки томимы —
чуть тронешь,
и пульсом в ладони они отзовутся;
как будто бы в них
часовые заложены мины,
и близок тот час,
когда бревна листвою взорвутся.

То память деревьев,
А память домов не беднее:
почти одна треть их
стояла уже при Петре,
крестьянские войны знавала,
слыхала про Нея,
И Пушкина сани
спешили сюда в декабре.

Но годы не ждали,
сыпучие, круглые годы...
И дом деревянный,
что мохом столетий порос,
На карте летящего,
белого, чистого города
однажды пометят
крестиком черным «на снос».

И будет не грустно,
и будет, наверное, весело.
И выгнется небо
для новых домов-корпусов.
И только потертая,
старая, черная лестница
припомнит шаги
девяти поколений жильцов.